Андрей Казаков - Вкус боли. Страница 4

Как искупаться хорошо и в речке,
и в грозе!
Босой ногой бродить в золе
полночного костра.
Держать дорогу на руле,
когда в ней ты и я;
когда клубника на гряде
в испарине труда;
когда в дурмане голова
от масла белого гриба;
когда пушистая трава
врастает в голые тела;
когда сплетенья языка
не позволяют крикнуть «да»,
а извергают лишь надрыв —
любви природный громкий взрыв,
летящий к богу в облака,
как результат его труда.

Люди – личинки в железном яйце —
что-то хотят; о чём-то твердят
на суетливо-родном языке.
Будто бы сами себе на уме.
Не понимая в дурной суете,
что жизнь червя – не в червивой судьбе.

Хрусталь мороза бьёт по окнам
и щиплет мёрзлую щеку,
но я творю за рюмкой водки
ещё одну мою строку.
Хочу войти с ней в сердце людям,
закрыв собой все двери зла;
хочу нетронутой свободы,
оправданной через века.

Уходит человек навеки в лето,
закрылись двери за судьбой.
Как тяжело понять:
что нас объединяло —
теперь осталось только мной.
А были шумные застолья,
на летних травах пикники,
грибы и ягоды в ладонях,
увенчанные бисером росы.
Отец и мать сидели рядом,
как корни той большой родни,
а мы смотрели с интересом
на жизни взрослые свои…
Уж отзвенело утро детства,
настали зрелости деньки
и каждый час от них рождает
зачёсанные пряди седины —
шаг силы, мудрости, любви.
Но как мне страшно оставаться
без крепкой юности стены.

Маячок моргает в лобовом окне
и пружинка цокает в часовом стекле.
Тени улиц бродят в старом кирпиче.
Наблюдать за этим остаётся мне.

Руки на затылке и живот в окне;
голос режет жилку на худой руке.
Зубы не на рыбе, а в чужой реке —
торжествуют дырки в жёваной губе.
Мчит меня машина с птицей в колесе
в загнанную жизнь, где не по себе.

В жёлтый квадрат зеркальная дверь.
В ней – силуэты людей без губ и бровей
с походкой теней.
Листья в стекле с бесшумных ветвей
их судьбы собой укрывают.
Чёрный проём в изменчивый мир
тайной игры привлекает
и пустотой за ударом ноги
в душу тоску нагоняет.

И вновь я один за рулём средь дождей.
Повинна машина иль тайна морей?
А может быть танец девичьих грудей?..
Никто не напомнит мне больше о ней —
об огненной встрече средь блёклых теней,
что пеплом ложится на сердце в груди
и очень похожа на солнце в пыли.

Трава соломой сквозь снега.
Бутылку водки пью до дна,
чтоб жар почувствовать в желудке
и вспомнить женщин незабудки
в букете жизненного дна.
Мной правит бог и сатана…
Их смесь, как счастья ожиданье
и крик умЕрших в темноте.
Ведь пять пятёрок Дня рожденья
не зря уложено во мне.

Снова дорога – побег от себя.
Нет у тебя живого меня.
Мчусь сквозь годА без защиты креста,
собою взрывая людские сердца,
в надежде затихнуть, застыть между ними,
покой долгожданный в себе обретя.
Лишь словом на деле, губою на теле,
истомой в постели
помни меня,
хоть чуть-чуть иногда.

Дорога истёрла колёса,
камнями избиты бока,
но верит в разумные чувства
машина – подруга моя.
Она мне, как добрая лошадь
на полном хрипящем скаку,
пытается силой железа
достать в поднебесье звезду.
Минуты в часы вырастают,
меняют мороз на жару,
а я ни на что не сменяю
наезженную колею.
В кабине дышу я, как дома.
В ней нет посторонних следов.
В ней сгусток любви в изголовье
без странных, обманчивых снов.

Серая слякоть и солнечный звон,
кожа дороги в глазах за рулём,
рыбалка в чащобе, огни под крылом,
бизнес-шарады с торчащим ребром —
всё измеряется только одной
истиной верной с неясной ценой —
девочкой-розой с любовью-душой.

Снег, соль, песок в подошве ног
скрипом отмеряют тревожное дыхание —
людской поток размеренно ползёт
в конструкции Земного предписания.

Стрелки от часов стучат в морозе,
зарево огней рассыпано в снегу.
Вечер одиночества на краю прихожей
отдаётся страстному завтрашнему дню.

В костре сжигаю бытиё —
тот воздух, чем мы дышим.
Осталось, в общем, ничего,
а пива выше крыши.

Обветренные доски,
татарское лицо,
покрытое опилками
машины колесо
и нескончаемое, пыльное
дороги полотно…
Торжественно идёт
мучительно-счастливый
процесс создания
дома моего.

Стержни ног и прутья рук растерзали землю.
Местью щурится она в харю биотелу.
Безнаказанным не быть и с воззваньем к небу.
Не учить, так хоть добить – тоже помощь делу.

Как восхитительны и в солнце, и в луне
волос твоих ручьи в траве
и наклонённая под ними голова;
покатая, упругая спина,
подпёртая коленями земля
и возвышение красивого холма
с раздвинутой ложбинкой в центре
для углубления мужского инструмента…
Стоишь и ждёшь удара от меня,
как груша в солнечности дня
перед стихией алчущего рта,
как скрипка под смычком в симфонии оркестра,
как Орган, переплавленный в оргАн в глазах любви,
как жизни вдохновенье,
как осени прощальное цветенье,
как одинокая каминная зима,
в которой я с тобой и без тебя…
И в холоде пустое сочинение.

Я высекаю искры из воды,
глядя сквозь мокрое окно на фонари.
Простое чудо от земли,
но надобно его увидеть.

Омойте себя душой реки,
вдыхайте в себя душу цветка,
раскрывайте красоту в каждой ветке,
в каждой посудине, каждом камне.
Всё переходит во всё
и в каждом есть душа другого,
и каждый обязан беречь её,
как свою собственную.
Берегите же свои и чужие души!
Путь к этому – любовь.
Живите ею,
питайте ею чувства ослабевшие свои.
Если Вы не хотите понять нежности
набухшего от росы бутона алого;
если Вас не обращает в восторженное онемение
залитое жарким светом солнца
поле с жирным колосом хлебов;
если Вы не любите силу грозового облака
с извивающимися в нём молниями
или боитесь внезапности дикого ветра,
заставляющего игривостью безудержной своей
валиться с ног на землю
пахучую, парную, мягкую, большую,
то, может быть, предпочитаете
красоту атомного гриба и белокровия?
В таком случае желаю Вам
этой неповторимой красоты.
Она, возможно, и не так плоха.
Сожрав огнём всё зло земное
и пеплом завалив его,
оставит всё же что-нибудь живое
хоть и в калеке-теле…

Мне край картины режет руку —
тащу её домой, как суку.
Повешу в солнце на стене,
стихи займутся в голове.
Я торт спеку из слов нехитрых
и строки в блюдца разложу.
Под чай наваристый, мохнатый
их весело друзьям скормлю.
И в этот миг былое вспомню —
как рифмой зарождался я.
Как жил, любил и небосводил
поэтом с именем Земля.

Что может быть прекраснее природы
под солнечным лучом или дождём?
Бокал вина, наполненный до края,
и женщина, танцующая в нём.
Что есть чувствительнее в мире
для тела, утомлённого трудом?
Бокал вина, наполненный до края,
и женщина, танцующая в нём.
Что нас спасает от поступков
людей с болезненным умом?
Бокал вина, наполненный до края,
и женщина, танцующая в нём.
Что обнажает наши страсти
в постели ночью или днём?
Бокал вина, наполненный до края,
и женщина, танцующая в нём!