Твой отец.
12 апреля 1933 г. Москва [269]
Милый Коля. Я писал маме, что я заключил на Стивенсона договор [270]. Нам с тобой платят 200 р. за лист, т. е. мне 50, тебе 150. В связи с теперешним положением гонораров, это неплохо. Торопят. Просят, чтобы ты: 1) перевел и Джунгли [271], 2) составил сборник «Пушкин для детей» [272].
Тихонов заключит на Вильсона договор в июле [273].
Мои дела хороши. Жаль, что прихварываю (простужен) и маловато сплю. Но могло быть и хуже. Приеду 18 — для выступления в Радиотеатре. Здесь все хвалят поэта Васильева [274]. Читал ли ты?
Привет Коле Четвертому [275], Марине, Тате, Люше. Принимайся за Стивенсона. Говорят о переводе Зенкевича в «Зифе» [276] — надо достать. Попроси Наталью Сергеевну [277], она возьмет в Публичной.
Пип.
10 августа 1933 г. Евпатория [278]
Милый друг. Проезжая через Москву, видел Лядову. Твой «Рольф» ею принят [279] — но договор будет подписан спустя время, ибо сейчас все ее договорные права исчерпаны. Что слышно с моей книгой в «Издательстве писателей»? Я живу среди актерской богемы; это утомительно и неинтересно — все равно что жить в обезьяннике. Но дынь и абрикос сколько угодно, пляж гениальный, детворы миллионы, и я не ропщу. Напиши мне побольше о себе, Марине и Н. Н. [280] Я выступал — афиши были большие, а успех, по-моему, средний. Ежедневно посещаю санаторию для костных. Мать рвется в Алупку, но в общем веселее и спокойнее, чем дома. Каждый день бываем в Курзале — на концертах, и ей-богу на днях я (первый раз в жизни) слушал симфонический без скуки. Никогда я и не думал, что на свете столько музыкантов, балетчиков, речевиков и т. д. И какие пустопорожние люди — о! о! о!
Сегодня будет у меня эпизод специально для «Солнечной»: я поеду с костными на катере.
Твой К. Ч.
30 августа 1933 г. Ленинград
Дорогой папа.
Выяснял в Изд. пис. твои дела, но ничего толкового не выяснил — из твоего письма неясно, что, собственно, ты хочешь знать? За «От 2 до 5» [281] они должны тебе не 600 рублей, а 400. Сколько должны за «Шестидесятников», еще не подсчитано, но очень много [282].
Моя книжка все еще не вышла — лежит отпечатанная в типографии, но читается Облитом — в который раз! Только что зарезали две уже вышедшие книги — Лившица [283] и Венуса [284]. Трепещу!
Путешествие по каналу было необыкновенно интересно [285]. Впрочем, расскажу, когда ты вернешься.
Здесь Эйхлер [286]. Вчера он был у меня. Я с ним условился о создании 2-го тома Сетона Томпсона из рассказов бывш. 1-го и 3-го томов [287], а «Рольф в лесах» — вещь слабую — решили похерить. Кроме того, упорно всучиваю им переиздание «Избранных рассказов» Чарльза Робертса под моей редакцией [288]. Все это прекрасно, но когда еще будет, а пока я без копейки.
С Полупочтенным беда — был у него кровавый понос [289]. Страшно — бедненький — похудел, стал крохотной хлопоухой мышкой. Сейчас ему лучше, но все еще живот не налажен, и Марина мается.
Татка завтра впервые идет в школу.
В московской газете «Кино» появилась ругань о нашем сценарии «Юность» [290]. Сейчас иду к Траубергу [291] писать ответ [292].
Воюю, торгую, бегаю, а путного ничего не делаю.
Напишите о вашей жизни.
20-го сюда неожиданно приехал Боба. Я тогда был на канале, но, вернувшись, его еще застал. 24-го он уехал на Ниву. Приедет совсем 14-го сентября.
Знаешь ли ты, что художник, которому поручено было иллюстрировать нашего Стивенсона, внезапно скончался [293]?
Эйхлер собирается в Кисловодск.
Тебя прочат в редакторы московского Детиздата.
Мама, напиши нам и ты.
Коля.
30 авг. 1933.
3 сентября 1933 г. [294]Тифлис
Милый друг! Пишу тебе это письмо — пьяный!!! А твоя мать до такой степени угостилась вином, что я еле довел ее до кровати в гостинице, где она немедленно заснула. Кроме того, меня, как Хлестакова, всюду приветствуют флагами, тостами, букетами, кахетинским номер пятый, кахетинским номер восемнадцатый — обнимают меня, целуют, подбрасывают на воздух — и все потому, что мы в Грузии! Необыкновенная страна, и мы с тобой дураки, что до сих пор сидели в Ленинграде. Вчера я захотел осмотреть в Коджорах детский дом. Нарком Просвещения [295] дал мне свою машину, мы поехали на гору, такую высокую, что, в самый знойный день, ощутили дивную прохладу; там, в этой дачной местности, расположена колония для беспризорных детей. Я разыскал заведующего, и он показал мне две-три детские комнаты, кухню, столовую и пр.; весь показ длился пять минут, потом повел нас в столовку на открытом воздухе, в саду, посадил за стол, уставил его вином, позвал учителей и стал меня чествовать, плохо зная, кто я такой. Со мною, конечно, был твой приятель Тициан [296], который является блестящим заместителем Паоло Яшвили [297], он произнес 400 тостов (в том числе за тебя) и выпил 4 бутылки вина. И вот: кругом бегают дети, которые мне страшно интересны, я нахожусь в самом центре любопытнейшего учреждения, но осмотреть его не могу, п. ч. я сижу за столом — и пью кахетинское и провозглашаю тосты за Грузию, за жену Тициана [298], за Бориса Пильняка [299], за Бориса Пастернака [300], за Бориса Бугаева — трех Борисов, побывавших в Грузии, — пью за воробья, пролетевшего мимо, и за цветы в цветниках, пью за шофера, который тут же пьет с нами, оставив машину на улице. Это занимает часа два; потом я иду, наконец, к ребятам, они гениально поют и танцуют, и времени у нас уже мало, шофер волнуется, тогда дети подносят нам огромные букеты необыкновенных цветов, на улице собирается толпа, которая жмет нам руки, мы садимся в автомобиль, и заведующий стоит на подножке — и в такой позе провожает нас версты три — ибо этого требует этикет! И такая канитель длится три дня, и я уже пил с драматургом Бухникашвили [301], с критиком Дудучавой [302], с Линой Гогоберидзе [303], с наркомом Гегенавой [304], с Лидой Гасвиани [305] — и конца этому нет никакого. Вчера хотел посмотреть музей, да побоялся — ибо и там, должно быть, есть стол, уставленный бутылками. Если добавить, что в той же гостинице, где я, стоит ПИЛЬНЯК, то все станет понятно. Пильняку в гостинице дали правительственный номер, он не платит ни гроша, «Заря Востока», «ГИЗ» и др. учреждения умоляют его, чтобы он взял аванс от тысячи до трех тысяч рублей, он создан для этой страны и она для него, он обедает сам-двадцать и, когда идет по улице, то одной рукой обнимает одну прекрасную грузинку, другой — другую, и за ним едут цугом машины на случай, если он пожелает куда-нибудь ехать.