Не знаю, смогу ли я это сделать.
Я размышляю над тем, чтобы остаться здесь еще на несколько минут, чтобы успокоиться. Но она стоит там, напуганная и, возможно нервничает, сильнее меня. Я открываю дверь, но не вижу ее в спальне. Иду в гостиную и нахожу Слоан на кухне — она снова перемешивает суп. Он варится уже больше часа, так что я знаю, что она просто не знает, чем занять себя. Слоан слышит меня, но не оборачивается. Я захожу на кухню, она не смотрит на меня. Помешивает суп, ожидая, когда я сообщу новость.
Я не могу. Открываю рот в третий раз, но не нахожу подходящих слов. Обхватываю шею рукой и какое-то время наблюдаю за ней, жду, когда она повернется. Когда Слоан продолжает стоять ко мне спиной, а я все еще не знаю, что сказать, я подхожу к ней. Обнимаю ее и притягиваю спиной к своей груди. Слоан замирает и кладет свои руки поверх моих. Я чувствую, что все ее тело начинает сотрясать от бесшумного рыдания. Мое молчание подтвердило ее худшие предположения. Все что я мог делать, это крепко обнимать ее и целовать.
— Я люблю тебя, Слоан, — шепчу.
Она поворачивается и прижимается лицом к моей груди, пока плачет. Я закрываю глаза и обнимаю ее.
Все должно быть не так. Не так девушка должна себя чувствовать, когда узнает что станет мамой. И в какой-то степени я чувствую себя виноватым в том, что она расстроена.
Знаю, что у нас еще будет время, чтобы поговорить об этом. Мы сможем обсудить все варианты позже, но прямо сейчас я сосредоточен на ней, потому что я не представляю, как тяжело ей сейчас должно быть.
— Мне так жаль, Люк, — произносит она, прижатая лицом к моей груди.
Я сжимаю ее крепче, не понимая, за что она извиняется.
— Зачем ты говоришь это? Тебе не за что извиняться.
Слоан поднимает голову, и качает ею, глядя на меня.
— Тебе не нужны лишние заботы. Ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы мы были в безопасности, а я сейчас все порчу, — она отодвигается от меня, берет чертову ложку и начинает снова мешать суп. — Я не хочу втягивать тебя во все это, — говорит она. — Не хочу, чтобы ты смотрел, как я вынашиваю ребенка, который может быть не твоим. Это несправедливо по отношению к тебе, — она откладывает ложку и взяв салфетку, вытирает глаза. Затем поворачивается и смотрит на меня, ее лицо выражает стыд. — Мне жаль. Я могу... — она сглатывает, будто следующие слова слишком тяжело произнести. — Я могу позвонить завтра и узнать, что нужно для того, чтобы... чтобы сделать аборт.
Я смотрю на нее, осмысливая услышанное.
Она извиняется передо мной?
Она думает, что это напрягает меня?
Я подхожу к ней и запускаю руки в ее волосы, поднимая ее голову так, чтобы она смотрела на меня. Еще одна слезинка скатывается по ее щеке, и я вытираю ее большим пальцем.
— Если бы мы могли узнать, что этот ребенок мой, ты бы захотела оставить его?
Слоан морщится, потом пожимает плечами. А затем кивает.
— Конечно, Люк. Время дурацкое, но это не вина ребенка.
Несмотря на то, как сильно мне хочется обнять ее в этот момент, я продолжаю держать ее лицо в своих руках.
— А если бы ты сейчас знала, что этот ребенок Аса, ты бы захотела оставить его?
Она молчит некоторое время. Но затем качает головой.
— Я не смогу поступить так с тобой, Люк. Это несправедливо.
— Я спрашиваю не о себе, — говорю строго. — Я спрашиваю о тебе. Если бы ты знала, что этот ребенок Аса, ты бы захотела его оставить?
Вижу, как еще одна слезинка скатывается по ее щеке, но не стираю ее.
— Это ребенок, Люк, — тихо отвечает она. — Невинный ребенок. Но, как я и сказала, я не поступила бы так с тобой.
Я притягиваю ее к себе и целую в висок, молча держа ее в своих объятиях. Когда я нахожу подходящие слова, то отстраняюсь и снова заставляю смотреть на меня. — Я люблю тебя, Слоан. Безумно люблю. И ребенок, растущий внутри тебя, является твоей частью. Ты хоть представляешь, каким бы я стал счастливым, если бы ты позволила мне любить то, что является частью тебя? — я прижимаю руку к ее животу. — Это мой ребенок, Слоан. Он твой. Наш. И если ты решишь растить его, я буду самым лучшим отцом, который только может быть. Обещаю.
Слоан накрывает лицо руками и начинает плакать. Никогда не видел, чтобы она так сильно плакала. Я беру ее на руки и несу в нашу спальню, где снова укладываю ее на кровать. Притягиваю ее к себе и жду, пока она успокоиться. Через несколько минут в комнате становится тихо.
Слоан лежит, положив голову мне на грудь, обнимает меня.
— Люк? – она поднимает голову и смотрит на меня. — Ты самый лучший человек на свете. И я так сильно люблю тебя.
Я целую ее. Дважды. Затем наклоняюсь к ее животу и, задрав футболку, целую ее живот. Я улыбаюсь, потому что она дает мне то, в чем я даже не подозревал свою нужду. И хоть я очень сильно надеюсь, что этот ребенок мой, а не Аса ради Слоан, это на самом деле не важно. Это не имеет никакого значения, потому что этот ребенок — часть человека, которого я люблю больше всего на свете. Я счастливчик, не так ли?
Я возвращаюсь к ней и целую в щеку. Слоан больше не плачет. Я убираю волосы с ее лба.
— Слоан? А ты знала, что бетонные столбы превращаются в пончики, каждый раз, когда часы врезаются в черепашьи головы?
Она от души громко смеется.
— Ну, победа не является победой, если в комнате нет ничего, кроме грязных носков, а рождественский кекс зачерствел.
У нашего ребенка будут самые странные родители во всем мире.
НАШИ ДНИ
Точно не знаю, по чьей линии мне передался интеллект, потому что оба моих родителя невежественные идиоты.
Я не знал бабушку с дедушкой, но иногда мне нравится думать, что я очень похож на деда по отцовской линии, царство ему небесное. Говорят, гены передаются через поколение, так что, возможно, это действительно так. Наверное, я поступаю так же, как и он. И скорее всего, он так же, как и я сейчас, чертовски разочарован, что его сын - мой отец - оказался таким мудаком.
Дед уж точно гордился бы мной, и, наверное, был бы одним из немногих, из мертвых или живых, кто оценил бы по достоинству какой же я всё-таки блядь гениальный.