Ссылаясь на Чеберякову и Петрова, Бразуль-Брушковский указывает в заявлении ряд обстоятельств, свидетельствующих, по его мнению, о том, что убийство Ющинского совершено было его отчимом — Приходько, дядей покойного — Нежинским, двумя братьями — Мифле, Назаренковым и еще какими-то неизвестными лицами. В заявлении излагались и некоторые подробности убийства. Указывалось, что убийство совершено было вблизи пещеры, в которой затем был найден труп Ющинского, и что к месту убийства Ющинский был приведен Назаренковым, а первый удар был ему нанесен Нежинским. О добытых данных Бразуль-Брушковский счел необходимым, по его словам, довести до сведения властей, “все еще не теряя веры в то”, как он заявил, “что следствие возвратится на верный путь”. (Л. д. 370 — т. II; 6 произвол, суда, 2 т. VII.)
Впоследствии Бразуль-Брушковский признал, что, подавая это заявление, он не доверял сообщаемым им же сведениям, а опубликовал их “с тактической целью” внести тем раздор в преступную среду и таким образом создать благоприятную почву для разъяснения дела. Вместе с тем Бразуль-Брушковский, вопреки высказанному им мнению, заявил, что лично он уверен в том, что убивавшие Ющинского не думали “о ритуальном убийстве и подделке под него”. (Л. д. 238, 277 — т. IV.)
Заявление Бразуля-Брушковского не имело последствий для дальнейшего хода дела о Бейлисе. Дело не было обращено к производству дополнительного следствия и было первоначально назначено к слушанию на 17 мая 1912 года, но с 6-го того же мая к заведующему производством розысков об убийстве Ющинского помощнику начальника Киевского губернского жандармского управления подполковнику Иванову поступило от Бразуля-Брушковского новое заявление, в котором Бразуль-Брушковский, повторяя, что Ющинский убит лицами, принадлежащими к шайке профессиональных воров, по подозрению в том, что он выдает полиции членов шайки, назвал в качестве убийц уже других лиц: Сингаевского, Рудзинского и Латышева. В заявлении говорится, что убийство совершено было с ведома Веры Чеберяковой в квартире последней, а способ причинения повреждений объясняется тем, что Ющинского пытали с целью добиться от него сознания в сообщении полиции о совершенных членами шайки преступлениях. Далее Бразуль-Брушковский говорит, что уколы Ющинскому наносились “швайкой” и “это орудие убийства было применено в целях наименьшего пролития крови, что было желательно во избежание оставления следов преступления. Тем не менее кровяные помарки остались на полу, на стене и ковре Чеберяковой”. В подтверждение изложенных обстоятельств Бразуль-Брушковский сослался на “имеющееся в деле” показание Малицкой, а также заявил, что может указать “двух свидетельниц, которые зашли в квартиру Чеберяковой непосредственно после совершения убийства”, и двух свидетелей, “которым Сингаевский доверился и сделал полупризнание о своем участии в убийстве”. На произведенном затем дознании Бразуль-Брушковский указал этих свидетелей, сказав, что после убийства в квартиру Чеберяковой заходили сестры Дьяконовы, а сознался Сингаевский Караеву в присутствии Михалина”. (Произвол, окр. суда; Л. д. 163 — т. VII.)
Ввиду приведенных в заявлении данных дело Ющинского было возвращено к доследованию, при котором выяснились следующие обстоятельства. Сведения по делу собирались Бразулем-Брушковским при содействии Выгранова, Красовского, Махалина и Караева. Красовский одновременно заведовал киевским сыскным отделением, а затем был становым приставом. После устранения начальника Киевского сыскного отделения Мищука от производства по делу Ющинского эта задача была возложена на подполковника Иванова, а в помощь ему был командирован Красовский, бывший в то время приставом, который и занимался розысками с мая до сентября 1911 года. Затем он был освобожден от этого поручения и возвратился к месту своей службы, а в январе 1912 года был устранен от должности пристава. Во время производства им в качестве полицейского чиновника розысков одним из помощников его состоял Выгранов, бывший агент сыскного отделения, но потом он устранен от дела самим Красовским. По показанию Бразуля-Брушковского, Выгранов “стал работать” у него с августа или сентября 1911 года. Вместе с ним добывал сведения, которые вошли в его первое заявление по делу и которым он, по его же признанию, не доверял. Красовский предложил ему “работать сообща” в начале апреля 1912 года, а еще в феврале того же года с предложением услуг по розыску обратился к нему слушатель сельскохозяйственных курсов Махалин, который для успеха розысков пригласил своего знакомого Караева, отбывавшего по делу о государственном преступлении в течение трех с половиной лет наказание в киевской тюрьме и вследствие этого знакомого с преступным миром. По объяснению Красовского, он принял участие в розысках потому, что “задался целью реабилитировать себя как в глазах общества, так и в глазах тех лиц, которыми вследствие инсинуации Мищука и нападок отдельных лиц правых организаций был устранен от должности”, а Караев шел на работу потому, что “ему нужно было себя реабилитировать этим делом в глазах своих партийных единомышленников, которые подозревали в нем провокатора”. (Л. д. 187, 188, 202-204 — произвол, суда; 154 т. I; 238, 277, 60, 135, 122, 193 — т. IV; 61, 195, 210 — т. V.)
Бразуль-Брушковский и его сотрудники, исходя, по их словам, из положения, что Чеберякова причастна к убийству Ющинского, решили попытаться добыть сведения от лиц, близко к ней стоявших. С этой целью Красовский и Выгранов завели знакомство с сестрами Дьяконовыми, посещавшими Чеберякову, а Караев поставил своей задачей войти в доверие к брату Чеберяковой Сингаевскому. По показанию Красовского, беседуя с Дьяконовым, он узнал от Екатерины Дьяконовой, что 11 марта при ней в квартиру Чеберяковой заходил Ющинский и вел разговор с Женей Чеберяковым о порохе. На другой день она, Дьяконова, опять зашла к Череберяковой около 12 час. дня и, войдя в переднюю, увидела, как из одной комнаты в другую перебежали Латышев, Сингаевский и Рудзинский. Тогда же она заметила, что ковер, обычно лежавший в той комнате разостланным на полу, оказался свернутым в виде объемистой трубки и находился под диваном.
Однажды Екатерина Дьяконова сказала ему, Краевскому, что, когда начали колоть Ющинского и он пытался кричать, Чеберякова распорядилась сорвать с подушки наволочку и заткнуть ею рот Ющинского, а в другой раз сообщила, что “Ющинского кололи швайкой для того, чтобы как-нибудь нечаянно не разбрызгать кровь, и в то время, когда один колол, другой подставлял тряпку и вымакивал кровь”. На вопрос об источнике таких сведений Дьяконова ответила ему, Красовскому, что об этом “по-дружески ей рассказала сама Верка” (Чеберякова). (Л. д. 60, 75 — т. IV.)
Караев показал, что, сведя знакомство с Сингаевским, он при свидании с ним стал заводить речь об убийстве Ющинского.
Во время одной из бесед Сннгаевский сказал, что дело Ющинского “шьют” (приписывают) ему, Латышеву и “Верке” (Чеберяковой), в квартире которой будто бы был убит Ющинский. Желая вызвать Сингаевского на откровенность, он, Караев, однажды сказал ему, что получил верные сведения о том, что по делу Ющинского предстоит вскоре арест его, Сингаевского, и Чеберяковой. Это известие взволновало Сингаевского, и он высказал намерение немедля убить Дьяконовых, говоря, что они “подсеивают” (выдают). Караев предложил Сингаевскому обсудить сообща с Махалиным, успевшим также познакомиться с Сингаевским, создавшееся положение для принятия мер к отвращению грозившей опасности. В присутствии Махалина он, Караев, сказал, указывая на Сингаевского:
“Вот настоящий убийца Ющинского, и вместе с ним участововали Вера Чеберякова, Рудзинский и Латышев”, — и затем спросил Сингаевского, так ли это было? Сингаевский ответил: “Да, это наше дело” — и на предложение Махалина рассказать сущность дела сказал, что 12 марта утром “они сделали дело”, после чего уехали в Москву, а на вопрос, почему они так “нечисто работали”, что обнаружились следы, ответил: “Все это министерская голова Рудзинского расписала так”. (Л. д. 122 — т. IV.)
Махалин, подтверждая показание Караева, добавил, что Сингаевский, сознаваясь тогда в убийстве Ющинского, рассказал, что убийство совершено было ими, Рудзинским и Латышевым, в квартире Чеберяковой и что вскоре после того, как они убили Ющинского, в квартиру Чеберяковой вошли Дьяконовы, но они успели перебежать в другую комнату, а труп прикрыли пальто, и Дьяконовы ни их, ни трупа не видели. (Л. д. 135 — т. IV.)
Допрошенная на следствии Екатерина Дьяконова показала, что она часто посещала Чеберякову. 11 марта она пришла к ней около 12 час. дня, а между 12 и часом туда же пришел Ющинский к Жене Чеберякову за порохом. Мальчики собирались идти гулять, но, когда она уходила около трех часов дня, Ющинский еще оставался в квартире Чеберяковой. На другой день она опять пришла к Чеберяковой после 12 часов дня. Сопровождала ли ее сестра Ксения, она не помнит. Войдя в переднюю, она увидела в одной из комнат четыре лица — Сингаренского, Рудзинского, Латышева, а также и Лисунова, которые, заметив ее, быстро ушли в другую комнату. Находившийся в этой комнате ковер был завернут наполовину, но вид завернутой части ковра не вызывал у нее предположения, что под ковром был прикрыт какой-либо предмет. Впоследствии ей снилось, что мертвый Ющинский лежал на том ковре.